Это рассказ Энгелины Абрамовны, Лины, Зеликман. Лина морской биолог, полтора десятка лет она проработала на Севере. Сначала, около 1,5 лет, в Кандалакшском заповеднике на Белом море, остальное время - на Мурманской биологической станции (впоследствии Мурманский морской биологический институт, ММБИ) в Дальних Зеленцах на Баренцевом море. Сейчас Лине 87 лет и она живет в Израиле. Пару месяцев назад мне посчастливилось с ней познакомиться. По телефону. За эти два месяца мы наговорили довольно много часов, Лина, по моей просьбе, рассказывала о своей работе и жизни на Севере. Все разговоры я записывала и сейчас готовлю их к публикации на своем сайте "Литторины на литорали". Кроме этого, Лина прислала два рассказа, написанных ею о тех же северных временах. Старший товарищ achernitsky велел мне выложить их здесь. Пожалуй, он прав.
Вот место действия - Дальние Зеленцы, комплекс зданий ММБИ (фото Юрия Быкова, 2004)
Вот Лина в 1950 г. Такой она приехала на Север
А теперь рассказ. Второй будет завтра
Когда-то в Арктике была поговорка, что Арктика – страна чудес и беззакония. Мы много раз убеждались в ее правдивости.
Я хочу рассказать о некоем эпизоде из повседневной жизни директора небольшого учреждения, которое было расположено выше 70-го градуса северной широты. Это был поселок на берегу моря, насчитывавший человек 600, из которых 250 относились к штату академического учреждения, работа которого была связана с морской биологией. Будни зачастую ставили директора перед немыслимыми в другом месте задачами.
Здание ММБИ, 1950-е гг. Из архива Кафедры зоологии беспозвоночных СПбГУ.
Однажды в конце рабочего дня ко мне в кабинет зашла женщина лет 45-50, которая была мне незнакома, и сказала: «Товарищ директор, у меня к тебе есть неземная, – так она выразилась, – просьба». Я спросила ее: «Как ваша фамилия и кем вы работаете, и что значит – «неземная просьба»?»
Она сказала, что зовут ее Паня Каченцова, что она истопник. «А про «неземную», - сказала она, - я сейчас объясню. «Неземная», - продолжала женщина, - значит необыкновенная, какие на земле очень редко встречаются.»
Я, еще под влиянием формулировки, переспросила: «А где мы с вами находимся, разве не на земле?»
«Нет, - ответила загадочная Паня, - ты столько всего обо всем знаешь и детей лечишь, что может и не совсем ты на земле.»
У меня в ящике письменного стола всегда был список работников нашей станции, и я незаметно посмотрела, что Каченцова – да, есть такая, по должности числится шофером-дояркой (уверяю вас, что это не моя выдумка – в списке профессий такая должность числилась), а от руки у нее было приписано: «истопница». Ее паспортное имя было «Павлина». В списке указывалось, что у нее пять детей. Женщина была маленького роста, и состояла из большого количества округлостей. Она была очень полная, что на Севере редкость – харч не тот, и холодно.
Я попросила ее рассказать, что за просьба. Она упрямо называла меня «товарищ директор» и говорила о том, какая я волшебная, так как умею лечить детей и знаю, кому какие лекарства давать, а раз я не доктор, то это значит только «волшебная женщина».
Отметим, что в том северном поселке после 1930 года не бывало никаких медицинских работников – ни врачей, ни сестер, и даже наездов таких работников на моей памяти никаких не было - а дело происходило в 1959 году. Я действительно привозила, оплачивая из своего кармана, разные лекарства в большом количестве. Ближайшая аптека была только в городе Мурманске, областном центре, а врачи – целых три – были только в районном центре, добраться до которого можно было только часа за 2-3 на большом пароходе. А большой пароход, надо сказать, приходил раз в 10 дней, если позволяла погода, а не позволяла, так и раз в 3 недели. Это существенно для нашего рассказа, как будет ясно из нижеследующего.
В итоге, после разнообразных отступлений в с описанием моих подвигов на медицинском поприще, Паня рассказала, что ее муж, Павел, который работает у нас же на электростанции монтером, ее ежеутренне бьет, а каждый вечер приковывает к кровати кандалами за руки и за ноги. Я помню, что я у нее в полном изумлении спросила: «А где же он берет кандалы?» - «А он их сам сделал – ты ведь знаешь, товарищ директор, ведь он все могет!» Это соответствовало действительности – Павел Каченцов был мастером на все руки. Говорили, что он даже умел подковывать лошадей. Был он мужичок невысокий, в плечах широк неимоверно, и взгляд у него был мрачный. Лицом он был на русского не похож. Что-то в лице его было азиатское, может быть, татарское; кстати, и в лице Пани – тоже. Я ее спросила, откуда они - на Севере ведь почти все пришлые. Она мне ответила, и я помню эту фразу: «Да вотяки мы, вотяки!» Я плохо помнила, что это за народность, как будто до революции 17-го года жили такие люди где-то в северных уездах.
Паня объяснила, что он ее очень сильно ревнует, ей говорит каждый вечер, что она ночью уходит и со всем мужским населением балуется. И Паня меня просит его наказать – может, посадить в тюрьму за побои. Тут же она стала раздеваться, чтобы показать мне синяки.
Я помню, что в момент рассказа я вспоминала слова одного ленинградского коллеги, по профессии зоолога, заведующего кафедрой в Ленинградском университете, который дружески меня напутствовал перед отъездом на Север. Он сказал: «Милочка, Вы же там будете спокойно заниматься наукой. Никто Вас дергать не будет!»
Я спросила Паню: «Ну, я пять детей? Если Павла посадят, чем кормить будешь?» - «А я в детский дом отдам! А сама буду продолжать тут истопником работать, за себя и за Павла, а ты мне будешь две зарплаты платить».
Честно говоря, я долго ошеломленно молчала. А очень пухлая Паня смотрела на меня, по-моему, с каким-то радостным ожиданием, и еще добавила: «А он мне еще и на шею кандалы надевает – одну такую кандалу придумал!» Тут же стала расстегивать верхние пуговицы и, действительно, обнажила на шее страшные багровые следы от чего-то округлого.
Я не находила слов. Потом я ее спросила: «Слушай, а у Павла-то член работает?» - «Чего член? Он ничего не член!» Тут я поняла, что кроме трехбуквенного определения на доступном Пане языке, я этот предмет назвать не могу. Я ей сказала: «Ну, слушай, ну хуй-то у него работает?» На что она мне мгновенно ответила: «Да нет, слабый он. Иногда чего-то тянет, но слабый. Но он такой был не всегда…» Тогда я осмелела и спросила: «Паня, а ты и в самом деле бегаешь от него?» - «Ну, дак жить-то надо! – сказала Паня. - Но только я не ночью, а днем, пока он на работе.» - «А если с работы иногда приходит, застанет вас?» - «Да ну, что ты, товарищ директор, это кто-то ему на меня наговорил, он меня с мужиками не видел».
Паня продолжала: «Дак ты, товарищ директор, свари каких-нибудь травок, чтобы он от меня отстал.» Я в недоумении спросила: «Как это – свари травок?» - «Ну дак приворотное зелье называется. Ну ты же все знаешь, небось и это умеешь!» Я ее спросила, сколько времени уже у него, как он говорит, «плохо стоит». «Да уж года два, а может и боле. Он уже полгода как мне кандалы сделал. – И продолжала – А бабки сказали, что ты и зелье сварить можешь. А я тебе за это всю остатнюю жизнь семгу таскать буду!»
Я ей сказала, уже в другой тональности: «Паня, я поговорю с Павлом, а ты язык держи на замке, а то если про просьбу о зелье кто узнает, так ведь тебя и посадить могут!» - «Да ты нечто кому-нибудь скажешь? Ты детей пожалей».
Я у нее спросила, где он хранит эти кандалы. «А на работе, в ящике. Я скрасть хотела, да не вышло».
Разговор я на этом прекратила, обещав Пане, что я серьезно поговорю с Павлом. Я тут же вызвала начальника электростанции и спросила у него, не может ли он мне по-честному сказать, что за нелады у его подчиненного со своей женой.
Я опускаю характеристику Пани, которую выдал мне начальник Павла…. Он добавил: «Да болеет он, Павел. Вы бы его в больницу отправили». Я говорю: «Я от вас первого слышу, что он болен. Почему он ко мне не пришел попросить на несколько дней съездить в больницу? – и я его упрекнула – Что же вы за начальник, если вы сами видите, что ваш работник болеет, и не сказали хотя бы моему заместителю по кадрам?»
Главный электрик взорвался: «Что ж ты за директор, ежели на людей не глядишь?» Но имею же и я право взорваться? Я ему сказала, что, во-первых, он должен обращаться ко мне на вы, так же, как я к нему обращаюсь. «А так как вы видите Павла ежедневно по восемь часов в день, то ваша обязанность доложить о том, что работник болен». Он смутился несколько и сказал: «Ладно, я завтра пришлю к вам Павла с самого утра».
Павел пришел, и с первого взгляда было ясно, что этот человек болен. Я у него спросила, возможно более мягким тоном: «Павел, ваш начальник говорит, что вы сильно болеете. Это так?» Павел согласился и сказал: «Недомогаю я давно». Я спросила: «И поэтому с женой ссоритесь?» - «А, настрочила она уже, колдунья!»
Я предложила оформить ему недельный отпуск с момента прихода парохода, сказала, что напишу письмо в больницу и сама поговорю с главным врачом, чтобы его, как человека с побережья, приняли без очереди.
Далее пошли многоступенчатые телефонные разговоры в ночное время с разными знакомыми, чтобы добраться до главного врача больницы (с которым я знакома не была). Надо сказать, что на крайнем Севере без личного знакомства и какой-то товарищеской договоренности никакие дела не делались. В этом и был смысл выражения, что Арктика – страна чудес и беззаконий. Беззакония творились во множестве, большие и маленькие, и это было в основном следствием неграмотного и безответственного руководства сверху.
Через пару дней мне позвонил главврач больницы. Удостоверившись, что он разговаривает именно со мной, он спросил, уверена ли я, что случай срочный, потому что таких просьб у него сотни. Я ему ответила, что я не знаю, чем клясться, но что у меня второе образование медицинское, и что я убеждена в оправданности просьбы.
Павла приняли, и через несколько дней он вернулся с запечатанным письмом мне, где было направление на онкологическую операцию по поводу рака почек и список необходимых документах для полного бюллетеня по болезни.
Я вызвала Павла и сказала ему, чтобы он немедленно, с ближайшим пароходом ехал в больницу и во всем доверился врачам. И он, недоверчиво мигая, спросил меня: «Это что, всурьез?»
Я, естественно, не стала переводить ему с латыни эпикриз, и Павел мне сказал наставительно: «Ну ты уж займись детями-то моими!» - и ушел.
Ему сделали операцию и оставили в больнице не лечении, а мне прислали бумагу из которой следовало, что я должна буду отправлять его на дальнейшее лечении два раза в месяц. И приложили официальный запрос больницы. Я, честно говоря, растерялась. Мужика было жалко, диагноз не оставлял сомнений, но отпускать его так, как это требовалось больнице, было технически невозможно – не было транспорта.
Я позвонила в Мурманск знакомому, который работал в научном институте рыбопромышленности - я была с ним хорошо знакома, чисто профессионально. Объяснив ему ситуацию, я попросила узнать, нет ли у них в институте каких-нибудь мастерских, куда я могла бы по просьбе их института отправить на временную работу хорошего мастерового. На следующий день мне позвонил уже директор этого института, так же мне знакомый, и сказал: «Место-то есть, я не возражаю, а вот где он жить будет?» Вопрос был на засыпку. Я спросила, а нельзя ли ему устроить ночлег где-нибудь у них же в мастерской. «А калым мне за это будет?» - спросил директор научного института. Я, естественно, осведомилась, какой калым требуется. Он не замедлил с ответом: «А у меня, - говорит, - целый том набрался наших статей для ленинградского издательства. Так уж Вы тут, на месте, отредактируйте его!»
Я, очень сильно озлившись, согласилась, но заметила: «Машинистки ваши, так как у меня нет. Почерк мой разбирать будете». И он вдруг радостно заверещал: «Абрамовна, все сделаем! Мужика твоего приголубим. А мне с ленинградским издательством переписываться и от них ждать ответов – смертная мука». Уж это-то о ленинградском издательстве я тоже знала!
Я вызвала Паню и Павла. Рассказала им, что болезнь очень серьезная, и что Павел должен ехать немедленно. Рассказала, к кому и как обращаться, и если ему будет нужно, чтобы он из Мурманска мне звонил и держал бы меня в курсе своих дел. Через несколько дней Паня меня встретила на улице и очень деловито спросила: «А ты, товарищ директор, уже насчет детдома для ребят моих разговаривали?» И я, вспылив, ответила ей: «Да что же ты за сука такая, Паня, что ж ты хоронишь-то его раньше времени?»
Павел после операции, пролечившись месяца два, вернулся на работу. Все условия были соблюдены, но заключительное письмо старшего онколога лично на мое имя гласило, что жить ему осталось 7-8 месяцев, и лечение более не требовалось.
Прошло несколько месяцев, не помню точно, но был уже конец лета, август. В какое-то воскресенье, когда была редкостная для осени тихая и теплая погода, я и несколько человек из нашего института, не сговариваясь, пошли гулять, и кто-то из детворы сообщил, что в близкой видимости играет стадо китов и очень интересно на них смотреть. И мы всей компанией отправились к самой высокой точке у входа в нашу бухту, откуда дети увидели китов. Разговор о китах слышали многие, и тут же к нам присоединилось довольно много людей, в том числе и Павел Каченцов. Китов мы, действительно, увидели, но описывать игру китов я не буду.
Стояли мы там довольно долго, и вдруг кто-то увидел у берега шлюпку, в которой никого не было. Никого не было и на берегу. Видимо, шлюпка отцепилась от якоря и ее вот-вот унесло бы в море. Я испугалась, что, может быть, кто-нибудь утонул у берега, но уже и без моего распоряжения вниз по склону побежали несколько человек, в том числе и Павел.
В этом месте всегда был небольшой прибой. Мужики добежали до берега и самый, казалось бы, слабосильный из них, Павел, прибежал первым и, в чем был, бросился в воду. Вслед за ним в воду бросились еще два человека, не раздеваясь – по-моему, они, как и я, испугались за Павла. Мы увидели, что Павел поднял из воды веревку - это явно была веревка от якоря. Тут же и еще пара рук ухватилось за веревку – и в этот момент накатила большая волна. Так у открытого берега бывает всегда – это то, что в просторечии называется «девятый вал». И мы увидели, как Павел скрылся под водой - но через какие-то секунды его подхватили двое нырнувших. Он не плыл, они его тащили. До берега было совсем недалеко. Заодно мужики прихватили и канат от шлюпки, не забыли.*
Павел не мог сидеть; его положили на землю, а мы еще только спускались. Было много детишек. Когда мы добежали до этого места, мужики мне сказали, что он мертв. Его раздели. На спине у него набухал кровавый синяк. Взрослые начали гнать детей, а я пошла более длинным и не таким крутым путем, понимая, что мне сейчас предстоит Панин плач и рыдания поселковых женщин. Тело все-таки увезли на экспертизу, которая показала, что у него был огромный инфаркт и что он умер до того, как его накрыло волной.
Похороны в том месте были проще простого. Мужики брали на погранзаставе какую-то взрывчатку (горы-то ведь были - гранит!). За пару взрывов возникала могила. Присыпали каким удавалось наскрести грунтом и гранитными обломками и прикрепляли крест, который тут же, на месте, вытесывали и выпиливали из бревен плавника.
В тот же день я позвонила районному прокурору, которого я лично не знала, но мы были однокурсниками по университету, и наше телефонное знакомство длилось уже 2-3 года. Смешно, что мы были на ты, называли друг друга по имени, и я старалась звонить ему по его домашнему телефону, ибо дела, которые мы обсуждали, как правило, были о том, как обойти закон – законы при советской власти никак не были приспособлены к арктическим условиям. Я выяснила у него, какие документы нужны, чтобы ходатайствовать о приеме детей в детский дом и выяснила, как поспособствовать, чтобы жена получила пенсию за потерю кормильца. Получив необходимые разъяснения, я поблагодарила прокурора и спросила: «Гражданин начальник, а как бы нам с Вами встретиться, познакомиться и рюмочку пропустить?» На что он мне ответил, что милостиво соглашается. «Вот если у тебя будет какое-нибудь убийство или хищение в особо крупных размерах, то тут я сам приеду!»
Через несколько месяцев мы и вправду пропустили рюмочку в ресторане под названием «Арктика», куда женщинам одним заходить не рекомендовалось. Но я же была с прокурором!..
__________________________________
*Выяснилось, что найденная шлюпка иностранного производства, что поблизости таких нет. Милиция отправила ее на экспертизу. Выяснилось, что она украдена со стоянки Мурманского мореходного училища. Несколько позже выяснилось также и кто украл – в поселке был молодой парень, пришлый, который поворовывал и несколько раз был пойман на охоте без разрешения. При проверке он признался, что украл эту лодку и уже в Зеленцах предложил Павлу использовать ее для рыбалки.
7 февраля 2013 года.
Маале Адумим, Израиль
Маале Адумим, Израиль