Когда мне было года 4-5, у моей матушки был гребешок для волос. Обычная пластмассовая фитюлька, но он мне почему-то казался очень прекрасным. И вот однажды за что-то я смертельно на матушку обиделась, и решила ей отомстить.
Месть представлялась мне так, что я разогну этот гребешок, чтобы он перестал быть полукруглым. Я заперлась с гребешком в ванной и стала его разгибать. Разгибала-разгибала... пока он не сломался.
Причину тогдашней обиды на матушку вспомнить не могу, хоть убей. А вот свой ужас и горе от сломанного гребешка помню и сейчас. Нет, это был не страх наказания. Это был ужас от того, что сломалась Красота. И понимание, что это уже непоправимо. Наверное, это было первое осознание непоправимости. Всё, сломано, и уже ничего нельзя исправить, сколько ни приставляй половинки друг к другу.
Как я рыдала... Кажется, меня даже не наказали тогда, или я не помню наказания. Всё равно ничего не могло быть страшнее, чем непоправимость сломанной красоты.

Вот и с человеком та же фигня. Его гнут и гнут, так и эдак, а он все терпит ("держится"), а его еще посильнее, и еще, и вроде бы ему все нипочем ("ты ведь сильная!"), а потом вдруг (всегда "вдруг", экая неожиданность) человек - хрясь, и сломался. И это уже не поправить, сколько ни приставляй половинки друг к другу. Тут все страшно удивляются ("чего это ты?!") и даже обижаются. Потому что со сломанным человеком становится ужасно неудобно общаться, как не удобно сломанным гребешком закалывать волосы. Сломанного человека даже по инерции продолжают призывать "держаться" и обещать, что "все пройдет". Только всё, сломано, и уже ничего нельзя исправить, сколько ни приставляй половинки друг к другу.